С полковником Владимиром Олеговичем Сидельниковым мы встретились в его кабинете в Военно-медицинской академии. О военных медиках я до этой встречи не имел практически никакого представления. Я думал примерно так: это обычные врачи, которым по торжественным случаям иногда приходится надевать военную форму.
Вполне академическая обстановка и внешность доктора медицинских наук, профессора Сидельникова, с его ослепительно белым халатом поверх зеленой хирургической одежды – всё это вполне укладывалось в моё представление об ожидаемой встрече. Разговор я начал с расспросов о его уникальной докторской диссертации «Медицинская помощь обожжённым в локальных войнах и вооружённых конфликтах», которую Владимир Олегович защитил, опираясь на собственный опыт лечения более чем двух тысяч обожжённых солдат и офицеров. Я интересовался также и другой важной проблемой, которую ему удалось решить: предотвращение негативных последствий переохлаждения бойцов армейского спецназа при ведении боевых действий зимой в горной местности в Чечне. Вроде всё было ожидаемым в нашей беседе. Но уже через некоторое время я почувствовал, что военные врачи спецподразделений (а доктор Сидельников служил именно в армейском спецназе) – это совершенно особая порода людей. Дальнейшее знакомство с доктором подтвердило это моё впечатление.
Кто же военные врачи на фронте на самом деле? Это люди, которые не могут расслабиться ни на секунду. Ведь нужно сделать всё, чтобы человек, получивший боевую травму, выжил и, если есть хоть малейшая возможность, снова вернулся в строй. И нередко при этом боевая ситуация заставляет их откладывать в сторону медицинские инструменты и брать в руки оружие.
За время своей службы в Афганистане, Таджикистане и Чечне доктор Сидельников не однажды оказывался на переднем крае. Два раза он был тяжело ранен. В Афганистане во время боевого выхода «духи» взяли его в плен, но наши десантники его быстро отбили. В другой раз, оказавшись во время боевой операции единственным офицером в боевой группе, он принял командование на себя. И потом почти сутки группа вела бой в полном окружении в немыслимых условиях, когда превосходящий по численности противник находился на расстоянии броска гранаты. Доктор Сидельников был непосредственным участником и первого, в 1994 году, и второго, в 1999 году, штурмов Грозного… В своих воспоминаниях он вновь и вновь возвращается к самым трагическим событиям афганской и чеченской войн, непосредственным участником которых он был. Но об одном его бое я решил рассказать отдельно (см. ).
Сергей Галицкий
СТАНЬ УЧАСТНИКОМ
НАРОДНОГО ФИНАНСИРОВАНИЯ
ПРОДОЛЖЕНИЯ КНИГИ «ИЗ СМЕРТИ В ЖИЗНЬ…»!
(Перевод любой суммы на карту Visa Сбербанка №4276550036471806)
Более подробно, о чём именно рассказывается в 4-й томе книги «Из смерти в жизнь…», а также о других способах перевода денег, можно прочитать в блоге Сергея Галицкого: http://сайт.
Говоря о различных военных конфликтах, мы до настоящего времени почти не касались одного вопроса, который волнует всех участников: оказание медицинской помощи раненому непосредственно на поле боя. Сегодня основным принципом оказания помощи раненому в войсках стал: «Тащи его отсюда в госпиталь, там разберутся». В Чечне в 1995 году я убедился, что большинство умерших до поступления в госпиталь или в первые часы после ранения могли бы выжить, если бы им была немедленно оказана полноценная медицинская помощь в течение 30-40 минут после ранений.
В нашей армии считается (по крайней мере такое впечатление складывается), что нормально лечить раненого можно только подальше от места боевого соприкосновения и только в медицинском подразделении не ниже отдельного медицинского батальона или отряда, Для медицинского персонала там действительно работать безопаснее и спокойнее, но, как показывает опыт локальных войн и миротворческих операций, быстро эвакуировать туда раненых удается не всегда.
Например, во время декабрьских боев в Гудермесе из здания железнодорожного вокзала раненых не могли вывезти в течение недели. Эвакуация даже одного человека с блок-поста в госпиталь может длиться 3-4 часа.
Раненые умирают или попадают в госпиталь в состоянии, когда медицина уже бессильна, Это происходит потому, что при большинстве боевых ранений очень быстро — всего за 5-10 минут развивается серьезное и смертельное осложнение — шок. Он приводит к расстройству дыхания и сердечной деятельности.
В медицине есть понятие «золотого часа»: если в течение первого часа раненому оказать полноценную медицинскую помощь, то выживает 90%. Если помощь оказывается через два часа, выживет 10%.
Для того чтобы помочь пострадавшему, надо иметь в своем распоряжении обезболивавшие и гормональные препараты, которые помогают бороться с шоком, кровезамещающие жидкости для восполнения объема потерянной крови, антибиотики для пре-дотвращения инфекции и средства остановки кровотечения (перевязочные пакеты, жгуты, кровооставливающие зажимы). А также ряд медицинских приспособлений, без которых наладить эффективное лечение невозможно.
Надо отметить: действие лекарства наиболее эффективно при введении в вену, а введение в мышцу, особенно на холоде при развитии шока нужного результата не дает. Каждому военнослужащему необходимо иметь перевязочный пакет, жгут и индивидуальную аптечку. Табельная аптечка индивидуальная рассчитана на оказание помощи в первую очередь при применении противником оружия массового поражения. Входящее в нее так называемое «противоболевое средство» промедол относится к наркотическим веществам и часто в аптечку не вкладывается, так как командование опасается, и вполне справедливо, что личный состав использует его еще до ранения. Но этот набор рассчитан только на самую первую помощь.
Основную помощь раненым до их попадания в госпиталь должны оказывать санитарные инструкторы и фельдшеры. На эти должности назначаются военнослужащие, получившие медицинское образование, но ими могут быть и те, кто имеет незаконченное медицинское образование.
Санинструктору по штату положена «сумка медицинская войсковая», в которой находится содержимое все тех же индивидуальных аптечек, перевязочные средства и небольшой набор медицинского снаряжения (термометр, садовый нож, ножницы, пинцет). В вой-сках ребята эти сумки доукомплектовывают в соответствии со своим опытом, но это уже индивидуальное творчество, да и выбор у них ограничен — в основном, что выпросят по знакомству.
Медицинских средств в войсках явно не хватает (в войсковой группировке в Чечне были батальоны, где к маю оставалось 6-8 бинтов на всех). Так что помощь оказывать нечем. Вот и лежат наши раненые, иногда по несколько суток ожидая помощи.
Но ведь медицина не стоит на месте. Давно разработаны медицинские укладки для врачей и фельдшеров десанта и спецназа, для спасателей. Их показывают на выставках, ими хвастается военно-медицинское начальство. Врачи и фельдшеры из низовых струк-тур просят «дайте», ищут, где достать. Но в войска эти разработки не попадают, а если попадут, то лежат на складах. Их боятся выдавать.
В медицине есть хороший принципт: «не навреди». Он требует oт медика обязательного выполнения одного правила: лечение должно быть максимально безопасным, и уж, во всяком случае, риск от лечения не должен быть выше риска самого заболевания. Однако у нас этот принцип быстро обернулся правилом «как бы чего не вышло». Когда-то внутривенные инъекции были уделом вра-чей, сейчас их везде делают и медсестры, и фельдшеры. А вот санитарным инструкторам и фельдшерам в войсках запрещено их делать. А раз запрещено, то и при оснащении не учитывают ни инструментов, ни лекарств.
Кому-то упорно не хватает смелости отменить инструкцию, которая сегодня мешает выжить. Это понимают в ГВМУ, понимают в войсках. Но ничего не хочет слышать об этом среднее руководящее звено: «У нас инструкция, у нас запланированный процент потерь, все по плану».
С каждым годом совершенствуется современное оружие. С каждым годом новые юноши попадают а различные локальные конфлик-ты и растет количество раненых. Мы теряем молодых ребят, теряем профессионалов, которые могли бы выжить и служить.
И еще. Солдат спокойнее в бою, если понимает, что ему окажут нормальную помощь при ранении. Те, кто служит знают: ее окажут в госпитале, если доедешь. А если не доедешь?.. Эта проблема требует переработки всей системы помощи раненым на догоспитальном этапе. Именно переработки, а не перестройки, от которой всегда остаются только руины.
Дагестан
Людям и нациям надо было самим решать свои проблемы. Сначала из Чечни, совершенно мирно, дали уйти всем военным и даже вывести контейнеры с личными вещами. Не дозволяли вывозить лишь военное имущество и вооружение.
Вначале 90-ых пытались стравить чеченцев между собой, топорно поддерживая вооружением, нашими людьми и пропагандой из них «хороших». Это вылилось в массовую, поголовную резню русских. Затем бездарнейшей «Первой чеченской кампанией» и Хасавюртовским мирным договором, позволили террористам перенести военные действия на мирную территорию России и только такие действия велись вплоть до августа 1999 года, когда была начата «Вторая чеченская кампания».
Отслужив три года, на строгом, державном северо-западе, только-только переехал с семьёй сюда за полторы тысячи километров, на воспетый и загадочный северный Кавказ. Где другие люди, вольные нравы, складчатые горы, Черное море и фрукты прямо на улице. Какие войны? Это же почти рай. Но чуть не первая услышанная фраза: «В Дагестан поедешь».
«Первая чеченская» уже осталась в прошлом: позором на совести разносортных политиков, общественных деятелей, откровенных предателей; и незаживающими ранами на сердцах потерявших близких.
Чечня фактически стала независимым (но только от России), государством, управляемым всеми, кто накачивал её деньгами. Чем всё это закончится, можно было прогнозировать, и наверняка это делали неглупые люди новой (де-факто), тогда уже, власти. Ибо, первый удар, явившийся поводом для «Второй Чеченской компании», был нанесён не по густонаселённым районам, граничащим с Чечней и не по болевым точкам Северного Кавказа, а по нескольким горным сёлам Дагестана, с минимальным (простите меня люди за это слово) количеством жертв среди населения.
Да, да, сначала был Дагестан…
Всевозможные войсковые группировки ВС РФ располагались тогда вокруг Чечни, а вакхабизм распространялся «мирно», создавая свои пропитанные ядом ненависти анклавы за спинами «приграничных» группировок.
Наша БТГ (батальонная тактическая группа) стояла в Ботлихе, вскоре её перевели в Каспийск, куда я и попал через некоторое время. 1999 год январь – апрель проведён мною (и не только) в солнечном (летом) Дагестане.
Нас отправляли в Дагестан на полгода. Для меня, тогда, это был очень большой срок.
Кстати и о смысле перевода группировки из Ботлиховского района, граничащего с Чечней (на который и напали впоследствии боевики), в «центр» Дагестана – ни с чем не граничащий Каспийск, у меня есть догадки.
Впрочем, ни догадок, ни анализа глобальных ситуаций здесь больше не будет. Расскажу лишь о том, что видел или знаю сам.
*
Так вот. Что-то около суток пути в объезд Чечни, на автобусе с экзотическими пассажирами, периодически выходя из автобуса «для проверки документов», и глубокой ночью в Махачкале. Где-то далеко горит фонарь или прожектор - очень далеко. Он один, потому видно. Ни души. Но я знаю куда идти.
Утром веселее: солнышко и люди как люди кругом.
Э-эй, такси! Седой, грузный таксист разговорчивый, по-восточному оценивающе смотрит, но не поймет. Ещё бы: молодой, самоуверенный (днём-то!), странно одетый, коротко стриженный, явно не местный.
- Садись уважаемый, договоримся.
Живо поддерживает разговор, пара вопросов (с его то опытом), короткий вздох и внезапная смена темы:
- Это будет стоить тридцать рублей, - главное он обо мне уже знает.
Первое КПП морпехов.
- Куда мне?
- Вон так, мол, и так.
Вот родные тельняшки и незнакомые, пока лица. Мне все рады. Особенно Саня он в этой командировке пять с половиной месяцев – я его смена.
Представился командиру.
Экскурсия по лагерю: «Два капитальных здания: кухня и склад, остальное – палатки. Вот наш «дом», а вот твоя кровать. Кидай вещи, располагайся, сейчас сходим за водкой, она здесь стоит семь рублей», - Саня надолго глубоко задумался, глядя в Космос под соседней койкой, потом он в него негромко свистнул, поднялся и мы пошли…
Здесь мне предстояло провести три месяца и шестнадцать дней вычтенных из лучших лет моей никчемной жизни.
Мама пишет: «Ну, как там знаменитые Каспийские пески»?
А я до приезда сюда и не знал что здесь пески, да ещё и знаменитые.
Жили в палатках вместе с солдатами своего подразделения и больными со всего батальона. Обычная УСБ (универсальная санитарно-барачная), две печки, у нас, медпункт всё-таки: были кровати; позже выложили пол кирпичом, а когда приехал, даже в палатках, ходили по песку.
Песок, везде песок. В сапогах, в карманах, в вещах, в волосах, во рту, под ногами, перед глазами, вблизи, вдали. Песок. А ещё по нему ходить трудно. Но, привыкаешь.
Огромным полукольцом, вдали горы.
Туманы очень часто. Ночные, утренние, вечерние, дневные, круглосу¬точные.
Палатки. Лагерь обнесён МЗП* и колючей проволокой. Вот она в 50 сан¬тиметрах от моего окна. По периметру часовые. Зона.
Выход за пределы – событие.
*МЗП – малозаметное препятствие – спутанные между собой и растянутые в трех измерениях спирали тонкой стальной проволоки.
Каждое утро зарядка по берегу великого Каспия. Из его глубин Солнце всходит. И если правда, что тому, кто восход встретил, грех прощается, то там, нам, многое прощено.
В нескольких тысячах метров от берега, как мираж, прямо из воды (никакой там суши) огромное по площади здание в несколько этажей. Оно давно заброшено; серые стены, черные проёмы окон. Это уникальный, уникально построенный, единственный в своём роде, когда-то жутко секретный торпедный завод, а ныне памятник былому могуществу и схрон браконьеров…
Здесь, в целом, ещё мирно. Вот только прапорщик на фугасе по¬дорвался. Утром, на зарядке по берегу древнего Каспия: от маршрута отклонился.
От зарядки иногда отлынивали, все. В большей или меньшей степени. Мы в меньшей, но бывало.
Проснулись, сидим в палатке. Бежать никуда неохота. Разговариваем, потихоньку просыпаясь, вдруг где-то взрыв. Обратили на него внимание – неплановый какой-то.
А служил у нас прапорщик, все в какой-то спецназ перевестись хотел и зарядку вдвое делал. В тот день показалось маленькой ему огороженная территория ОГВ (оперативной группы войск) СКВО и он на пробежку за КПП (что строго настрого запрещалось), в сторону нашего стрельбища выбежал.
За ближайшим поворотом и ждал его установленный за ночь фугас: мешок селитры перемешанный с серебрянкой, детонатор, батарейка, проводки, да замыкатель: две доски на дороге, присыпанные песком, на одной гвозди на другой фольга. Это ж надо было на доску ему попасть…
Спасло его тогда несколько обстоятельств:
-селитра за ночь осырела и заряд взорвался не весь;
-направлялось и устанавливалось устройство на людей в кузове «Урала» или сидящих на броне, потому основная сила удара прошла выше;
-сам прапорщик очень маленького роста.
С тяжелейшей контузией с сильными повреждениями всей правой половины тела, истекающего кровью без сознания его доставили в МОСН (медицинский отряд особого назначения) и далее вертушкой в госпиталь.
Его спасли. А он своей недисциплинированностью спас пацанов, которые, облепив броню, через час на стрельбы поехали…
Вот так эта война начиналась.
После зарядки: завтрак, построение, больные, построение, … стрельба, баня, сопровождение колонны, учения, безделье …, совещание, ужин, вечер¬няя поверка, отбой. И так каждый день. А ещё круглые сутки личный состав, техника, командиры, конфликты, водка (такой вкусной больше нет) и хороший Кизлярский коньяк.
Это для нас Дагестан.
И так месяц, второй, третий, четвертый. Я триста солдат в лицо знал и 50 офицеров в тумане со спины.
Мы там зверели.
Я - точно.
До сих пор душа в язвах.
Нигде таким милитаризированным не был как там. В моём подчинении был прапорщик и пять солдат. И хозяйство: две палатки под личный состав и больных, автоперевязочная (развёрнутая тут же), автобус санитарный, «Урал», и БМП. Это на семь то человек! А ещё здесь же были автоматы, патроны, запас промедола, бронежилеты, медикаменты НЗ, радиостанции и прочее и прочее.
Бесконечные стрельбы, вождения, радиотренировки, учения, с выходом боевой техники, пару раз с десантированием с вертушек и один раз с моря, с огромных военно-транспортных кораблей на воздушной подушке, с выездом этой махины на берег; как в кино.
Здесь довелось второй раз в жизни стрелять из всего вообще, что стреляет, и было у нас на вооружении. В целом, моё мнение, оружие у нас хорошее: надежное и пули летят куда хочется. С СВД (снайперская винтовка) первым выстрелом, метров со ста, попал в осколок шифера с пол ладошки величиной. А заодно узнал, что снайперу ставит задачу лично командир подразделения и хороший снайпер делает один выстрел в час…
И даже с БМД-1 поупражнялся (до этого стрелял, только с БМД-3 которыми до сих пор ВДВ не переоснащены). Как там что называется? Кладешь снаряд, досылаешь его вручную, так, чтобы отсекателем пальцы не перебило. Целишься в прицел и стреляешь…
Беру снаряд, он длинный как палка, кладу, досылаю, целюсь. Рядом сидит боец и с неподдельным интересом на меня смотрит. Навожу пушку на цель… Тут командир роты, Саня, сжалился. Раскрыл один секрет, до того как я сам его узнал: сначала глаз от прицела убрать надо, он во время отдачи с пушкой ходит, а то: «Шестнадцать тонн в глаз получишь».
- Шестнадцать?
- Так говорят.
Выстрел. Внутри только пороховой дым и лязг железа, даже странно. Все остальные звуки там за бронёй.
И из ПКТ (танковый пулемет) когда стреляешь только лязг затвора и в прицел видно, как и куда пули летят: по плавной дуге, туда, куда целишься. Каждую рассмотреть успеваешь… до чего медленно…
Для нас Буйнакск – центр мировой цивилизации там: склады, прачечная, госпиталь, рынок, магазины.
Мы для него – дикари: пыльные с дороги, в поношенных камуфляжах, в бронежилетах, обвешанные оружием (а куда его девать?). Решаем быстро служебные вопросы и когортой в кафе – поесть по-человечески: картошечки, мантов, коньячок опять-таки и все там очень, очень дешево.
Колонны на Буйнакск, каждую неделю. Оружие боеприпасы, бронежилеты – у всех, радиостанции у старшего каждой машины, две вертушки сопровождения и по ходу, в безопасных местах, учения по отражению нападения на колонну.
Нас информировали, инструктировали, стращали.
Но я в игру интересную играл. Не верил, что кровь будет.
Дагестан до сих пор может служить эталоном ведения национальной политики.
На сравнительно маленькой территории проживают более тридцати национальностей. Люди одной национальности общаются здесь на родном языке, разных - на русском. Потому в городах слышится чаще всего русская речь. Это мирное равновесие достигалось веками. И в разумной национальной религиозной, да и политике вообще, заинтересованы без исключения все.
Если, к примеру, в селе или районе большинство – лаки, а затем по численности аварцы, то глава будет лак, а второй человек в администрации аварец, а третий – представитель национальности третьей по численности, например русский. Если большинство русских, то глава русский, второй человек следующей по численности национальности и так далее. Именно поэтому Дагестанцы при голосовании, любом, так единодушны. Даже на федеральном уровне: «Зачем мне другой президент, нежели моему соседу? Пусть мир будет, а там разберемся».
Восток – дело тонкое. Люди здесь другие. Не пойму я их, пока.
Вот пожилая женщина, ни с того ни с сего, сует, в карман, десятку «на сигареты».
Вот из ворот выходит маленький мальчик и щелкает в след колонне незаряженным ПМ-ом.
Вот седой гражданин показывает нам, куда стрелять надо «Если что-то начнется».
К нам здесь хорошо относятся.
Солнечному Дагестану мир нужен. Здесь это понимают почти все. Почти. И потому все в напряжении.
И беда придёт.
Но ещё почти четыре месяца размеренной восточной жизни. С её мече¬тями, базарами, праздниками, заботами, пением муэдзинов, по утрам, и нашей, здесь, службой.
Поднимаемся на МИ-8 над бетонной взлёткой, набор высоты в плавном повороте и под нами лазурное, бездонное море, слева набережная и прибрежные кварталы Махачкалы. И затем равнина, бескрайняя Дагестанская – ровная-ровная. Изредка перерезаемая длинными, извилистыми телами рек. Голые рощи да серая земля.
Километров сто и мы в Терекли-Мектеб. У нас тут взвод стоит. Вырытая землянка, в потолке окно, внутри нары человек на десять, земляной стол, в стенах углубления-полочки. «Кухня», нужник и умывальник на улице, все ниже уровня земли. Нехитрый быт. Вокруг, периметром, окопы. Круглосуточный караул. Вот в ту сторону четыре километра до «независимой» Чечни.
Форпост.
И еще впечатление: рынок в Махачкале. Продается все, но в открытую помимо всего прочего разносортная икра, красная рыба в разных видах, коньяк и телефонная связь. Да, да. Множество конурок с обычными телефонами:
- Куда звонить? … Новороссийск? Это где?... А-а… два рубля минута. Вот часы на стене. Засекай. Говори.
Непривычно.
В апреле домой. Посадили в Ил-76. Экипировка, оружие, личные вещи и запасные парашюты на подвесной системе, у каждого. Сидим, голова к голове, не вдохнуть глубоко, и летим. Домой!
А потом, в самом начале августа, заменившие нас, двинули «назад» в Ботлиховский район, длинными, обходными путями к «Ослиному уху». По дороге, избежав многих смертельных опасностей, на встречу своей судьбе.
Именно там и тогда расплатившись за уроки десятками пленных, сотнями раненных, сотнями жизней Россия научилась воевать.
В ноябре я снова побывал в Дагестане, но въехал уже со стороны Чечни…
Все части:
1 часть - http://сайт/2017/09/1.html
2
часть - http://сайт/2017/09/2.html
3
часть - http://сайт/2017/09/3.html
4
часть - http://сайт/2017/09/4.html
На войну я хотел. Просился, как это служить в армии и не «повоевать».
Будь она проклята.
И вроде справедливая эта война и гласная. И хорошо продуманная, подготовленная. Сначала бомбовые удары, потом артиллерия, потом под прикрытием артиллерии и авиации восемнадцати-двадцатилетние мамкины дети под пули, хорошо обученных, обеспеченных матёрых хищников.
К тому времени наша армия уже десять лет целенаправленно разваливалась и втаптывалась в грязь.
Ихняя – оснащалась, обучалась, финансировалась.
Дорога на войну у всех разная.
Но ещё больше отличается дорога с войны…
Как ездят на войну? Эшелонами. С любой точки нашей необъятной Родины.
Эшелон – это такой железнодорожный состав: теплушки и плацкарты для людей, платформы для техники и вперёд. В точке Н. техника и люди разгружаются и дальше колонной. Удобно, всё вместе: люди, техника, имущество.
Лично я, так назад ехал. Туда же, для замены, уже прибывшего таким способом доктора - своим ходом.
Обычный рейсовый автобус до Буденовска.
Из Будёновска случайной вертушкой в Моздок. Огромный Моздокский аэродром в то время – один из немногих путей в воюющую Чечню.
Сначала показалось, будто приземлились в чистом поле. Где-то вдали виднелась одна из вышек управления. Ближе, стояли три большие палатки – УСБ (УНИВЕРСАЛЬНАЯ санитарно-барачная), к ним мы и направились. Подойдя ближе, увидел: палатки стояли прямо на бетонке, были старые и рваные. Потому отодвигая полог, я уже предполагал, что увижу внутри: на полу длинными рядами ждали отправки «домой»; из плотных, черных, блестящих мешков виднелись только кирзовые сапоги…
В одной из палаток, стояла печка, стол и кровати. Два судмедэксперта жарили картошку и пили водку. Они объяснили, куда нужно обратиться, мы погрелись и двинулись в путь.
Такого количества самолётов я не видел даже в кино. Много машин и людей. Все заняты. Штур¬мовики садятся, снаряжаются боеприпасами и парами взлетают вновь. Со стороны подъездных путей всё завалено боеприпасами и ящиками из-под них.
Недалеко от «взлётки» развернут лагерь МЧС: чистота, песочек, новенькие палатки по линеечке, Российский флаг, ограждение.
Через пару сотен метров, будто на другом краю Земли, в окружении истоптанной грязи (в военной обуви не подойти) несколько рваных палаток без поднамётов. Внутри, ножками, утопленными в жидкой почве, двухъярусные койки с матрасами – это «перевалочная база» командированных на войну и возвращающихся обратно.
От печки кроме дыма ничего. Шум, гам, пьянки в разных углах. И сам бы выпил, да нечего.
Благо дело недолго тут – одна ночь. Утром повезло, случился попутный борт.
И вот, теплым зимним днём, загруженная, выше иллюминаторов, боеприпасами «двадцатьшестёрка». Мы на верху, на ящиках и несёмся на бреющем, едва не сбривая верхушки деревьев и телеграфных столбов, по маршруту Моздок – окрестности Гудермеса. С бешеной скоростью что-то мелькает под нами. «Поспешай медленно» здесь не уместно – могут сбить.
В чистом поле успеваю разглядеть ломаные линии окопов (что они тут на танки с гранатами ходить собирались?), какие-то разбитые укрепления и природные ландшафты. Населённые пункты облетали принципиально.
Вертолёт принёс нас на войну…
Приземлились на ЦБУ – центр боевого управления на нашем, восточном направлении.
Первое впечатление (оно оказалось и самым верным) – грязь. Не холодно, сыро. В ожидании попутного транспорта до места дислокации нашей части (ещё километров сорок), хожу вдоль асфальтированной, но разбитой взрывами, дороги. Объезжая воронки медленно едет забитая женщинами и детьми «пятёрка». Водитель – старый чеченец, без какого либо сигнала с моей стороны, останавливает машину, выходит и идет в мою сторону, доставая документы. Опешив сначала, быстро сориентировался и важно махнул ему рукой, мол, проезжай.
Едем сверху БТРа. Туман. Лес.
- …вот по этой просёлке, позавчера, в наглую, в открытую выехал УАЗик. Вот там остановился, вылез дух с гранатомётом, никто ничего сообразить не успел; подорвал бэтэр, два пацана погибли…
На «блоке» стоят чеченские машины, их не пропускают. Тут же кучкуются хозяева машин, среди них крепкие, высокие. Смотрят без страха, кто-то с лихой усмешкой, кто-то мрачно. Ну что смотрите джигиты? о чём думаете? Да, не хотел бы с вами на узенькой тропке повстречаться. Но рядом, на БТРе, парни тоже не промах. Видать война - страстная женщина, раз притягивает, со всего света, настоящих мужчин…
Ша, пацаны! Я на войну еду.
Вокруг всё разбито и разграблено. Телеграфные столбы без проводов. Пустые оконные проёмы мёртвых зданий, разбитые дороги, редкие грязные машины и серые женщины небольшими группами перемещающиеся по обочинам дорог из селения в селение. Машины часами держат на блоках; пешком надёжнее, да и безопаснее.
Свернули с трассы, за посадками оказался тёплый, природный источник, разлившийся огромной лужей в нём бойцы моются. Ещё чудь дальше руины газокомпрессорной станции, здесь же и наш лагерь.
Пошли представляться командиру, в штабную палатку. Идём, недалеко от палатки приземляются два МИ-24ых. Из них двое лётчиков тоже к нашему командиру. Заходим внутрь: дальше всё как в кино: посередине стол с картой, вокруг офицеры. Командир – мудрый, в годах, полковник Эн, по карте ставит задачу лётчикам, затем знакомится с нами… Офицеры, вновь озабочено склоняются над картой. Стремительные, грозные МИ-24ые (в простонародье «крокодилы») уходят уничтожать «цели».
А мы идём в медпункт.
Сразу же, с разведчиками, поехал на стрельбы. Они, помимо всего прочего, испытывали «легендарное», растрезвоненное по телеканалам чеченское оружие – противотанковую винтовку, прошибающую с большого расстояния кирпичные кладки и бетонные плиты. Может, помните?
На деле она состоит из ствола от нашего крупнокалиберного пулемёта «Утёс», ручного заедающего затвора, приделанного приклада с двумя амортизирующими пружинами, и приляпанного магазина на пять патронов плохоподающего и отваливающегося после каждого выстрела. Вот и вся легенда.
В первый же день моей войны привезли пять раненых духов, один из них очень молодой и очень тяжёлый, он не жилец. На следующее утро ещё раненый дух…
Да кого же мы сюда лечить приехали!?
Людей.
Кстати говоря, среди тех пятерых, был некто Чапаев пожилой человек, говоривший больше всех, его несильно посекло осколками. Они на машине пытались проскочить «блок», не вышло.
ФээСБэшники и так их и эдак: кто да что?
Духи они, железобетонно духи, по одежде* видно, да ещё не местные (муфтия здешнего не знают), но оружия при них не нашли информацию от них получили, не расстреливать же их, в самом деле: отвезли в больницу в Гудермес.
Ночью Чапаева этого оттуда выкрали. Говорят, оказался зам.по тылу Масхадова.
*Одежда духов – спортивный костюм, часто в несколько слоёв (по сезону), на ногах кроссовки (в городах – легкие, с «пяткой» тапочки).
#
Из под Гудермеса под Шали – это всё равнина. Первый марш, ничего особенного, чуть проехали, встали – далеко впереди стреляют, ещё остановились – работают сапёры. Долго ехали, увеличиваются на войне расстояния; вот расплющенная танком легковушка и ноги стоят на дороге, в кроссовках.
Здесь только что стычка была: идёт колонна по дороге, навстречу духи. Куда им; впереди колонны танк с минным тралом, обвешанный активной броней, её обыкновенным гранатомётом не взять. Так вот и получилось.
До ночи развёртывали крылья АП – автоперевязочной. Это такая ГАЗ-66 с кунгом с двух сторон к которому, при помощи железного каркаса приставляются небольшие палатки – крылья, а в самом кунге – миниоперационная с необходимым оснащением. Так вот эта АПшка: средство передвижения, рабочее место, место нашего жительства, да ещё и лазарет для раненных и больных. И жили ведь, и лечили, и ездили!
Ещё из техники нашего медицинского пункта был «Урал» и автобус санитарный, но с ними я не так сросся.
«Сегодня нас во второй раз (за мой приезд) обстреляла духовская артиллерия. То ли из минометов, толи еще из каких-то мелкокалиберных пушек. Разрывы недалеко метров 250-300, слабо отличаются от выстрелов нашей артиллерии, потому сразу и не понял, что это обстрел. Только потом: по суете, крикам и ответной пальбе нашей артиллерии.
Духи никуда не попали.
Мы, по-моему, тоже.
Обыденно все как-то».
*
Про раненного в голову мальчишку, туман и ночь.
Расположились, лагерем, на какой-то не то птицефабрике, не то скотном дворе. В общем, к тому моменту от того сельхозпредприятия остались: здание и мыши.
Здание полностью разрушенное, зато сколько мышей! Не знаю можно ли сравнить землю с решетом, но, глядя на продырявленную норами землю, другого сравнения на ум просто не приходило. Мыши были везде: в личных вещах, в продуктах, в инструментах, в лекарствах, в машинах. Их ловили руками, пинали ногами, кололи калипсолом (развлекались, но не судите строго, из других развлечений были только книги и водка). Меньше, конечно, от этого их не становилось. Они перепортили почти все таблетки, шприцы и капельницы, они погрызли все, что грызлось.
Позже, когда уходили с того места, проехав восемь часов, мы с удивлением увидели, как на зеркало заднего вида из под капота, на ходу, вылезла мышь!
Но это было позже…
А тогда были ночь и сплошной непроглядный туман.
- Доктора, везут двоих раненных. Один очень тяжёлый.
Парню не повезло. Осколком снаряда, по касательной, снесло теменную кость вместе с оболочками мозга. Тогда впервые увидел извилины головного мозга живого человека…
Спасти пацана могло только чудо. Не во что не верили когда сказали:
- Нужна вертушка. Нужна прямо сейчас.
Аваинаводчик, умница:
- Постараемся, док… … Будет борт!
Не может быть. Ночь – помесь черной туши с туманом и какой-то моросью, рождающейся здесь же, повсюду, в тяжёлом воздухе. Но вот что это? Кажется? (а такое нередко бывало, ведь очень ждешь). Нет. Рокот винтов.
Сигнальная ракета. Ещё. Яркий огонь факела на земле. И прямо над головами яркая вспышка прожектора и четкая граница между ослепительным светом и густой тьмой.
- Осторожнее. Держи. Ставим…
Немного погодя, кажущаяся в темноте огромной, машина устало поднялась и, на небольшой высоте, выключив прожектор, мгновенно поглотилась тьмой.
А мальчишка остался жить. Трудно это, Лёха. Но где бы ты сейчас ни был, держись. С тобой остались по частичке наших душ тоже.
И по частичке наших душ живут со всеми, кто выжил.
И умерли со всеми, кто нет…
Вертушки ждали всегда с волнением. И надеждой.
Тяжело больной или раненный – вызываем. Работаем, как можем и ждём.
Авианаводчик, дружок, ну что будет? Когда? Не дают добро? Летит?
От этого жизнь людей зависит.
«Санитарные» рейсы повышали шансы выжить наших пострадавших на половину.
Делаем всё возможное. Выходим из АП-шки, стоим, задрав головы, смотрим, слушаем. Авианаводчик: «Сейчас, доктор, будет… Слышу тебя… Левее… Над нами… Не слышу… Мы справа… Ракету… Ёще… Видишь?! Дым!»
Вот, наконец, он прокопченный красавец; шум, ветер его крыльев, и к нему с носилками, всегда бегом. Носилки с раненным. Тяжело бежать с такой ношей, ноги в грязи или в снегу вязнут, пыль (или снег, или грязь) со стеной воздуха в лицо. Быстрее. Мужики принимайте.
Ёще дышится тяжело, но и рукам и душе легче. В секунду такой «благодатный» контраст.
Ну не передать это словами!!!
«Успели»! Отходишь чуть в сторону и смотришь: вот оторвались колёса и, набирая высоту и скорость, уходит он, трудяга, торопясь спасать чью-то жизнь.
Стояли, помню, в горах туман чуть выше нас. У нас раненные, у тумана вертушка, и она нам очень нужна; сейчас.
-Слышим тебя слева, слева… Уходишь, уходишь… Над нами! Над нами!
И снова в туман ракета, много ракет.
-Видим, тебя видим!
Дымовая шашка.
Готовы прыгать от радости: «Сел»! Скорее носилки на пол и на скамейки тех, кто может ходить. Загрузили.
Туман тут же, будто ждал, за пару минут растаял как сон. Видно далеко-далеко.
А наш красавец, словно резвясь, чуть приподнялся и, завалившись на бок, опрокинулся вниз, в ущелье и тогда смотрели мы на него сверху вниз и, даже, чувствовали себя птицами. А он под нашими ногами, сходу развернулся и, оставляя за собой едва заметный, короткий след в воздухе, понес парней жить.
Ему пятнадцать минут по воздуху.
По дороге пять часов, или до конца жизни. Кому как повезёт.
*
Наши соседи – морпехи.
Сегодня один морпех отстрелил себе палец.
За три дня у них восемнадцать раненных (из них один уже умер). И из этих же восемнадцати ни одного ранения полученного в бою. То есть духов они, за эти дни, даже не видели.
Один случай вообще дикий.
У них солдат пропал. Пошли искать, офицер и с ним шестеро, через нашего часового, в тростник.
Часовой аж опешил:
- Не ходите туда, там заминировано.
- Солдат, ты нас учить еще будешь?!
Еще через тридцать секунд часовой доложил «На участке подрыв, семеро морпехов…» Есть такая штучка МОН – 50 называется…
А вот наш сверчок – ноги и задница посечены осколками. «Достал» какого-то срочника и он ему в окоп РГД-5 подкинул, тот из окопа, да не успел немного. Привезли к нам.
Солдат ковырял патрон от ПКМа – раздроблена кисть.
Вот этот с двумя пулевыми ранениями с автоматом хотел сфотографироваться.
А вот этого с перебитым позвоночником насквозь прострелил товарищ.
Этот с раздробленной плечевой костью – чистил заряженный автомат…
Часовой на посту, наступил на собственную растяжку.
По моим наблюдениям семь из десяти ранений по глупости или неосторожности.
А потом чтобы не проводить расследований и не заводить уголовные дела (сами себя замучили бы; да и война всё же), писался наградной: ранение в бою и т.д. и раненного в тыл. И всем хорошо: на самом деле так.
*
Пришел на прием парнишка. Он теперь герой России. Как говорю, получилось?
Зачищали Джалкинский лес. Пошли батальоном в атаку. Взрывы, стрельба, то да се. У него за спиной два огнемёта «Шмель» - он «химик». Замешкался что-то глядь, а наши отступили: вокруг одни духи. Ёлы-палы, думает: конец. Прыг в окоп, прямо на голову духу, застрелил его. Тут ещё дух, теперь ему на голову, снова был быстрее. Сидит, дрожит, справа по окопу ещё дух, затем слева. Снова крики, взрывы, хай-гай. Снимает огнемет, взводит, высовывается из окопа, видит, метрах в двадцати группа духов, один из них на колене стоит и другим указания отдает он на вскидку по ним «шмельнул» и назад в окоп. В это время снова наш батальон в атаку пошёл, духи драпать.
Семь тел духовских осталось на поле боя их обменяли, потом, на погибших под Ведено разведчиков из Ульяновска.
Всего в этом бою уничтожено сорок два бандита.
А мальчишка этот пришел к нам фурункулы лечить. Герои ведь тоже люди…
Но настоящий подвиг солдата, все же, не только в удачной атаке или стойкой обороне. Тяготы и лишения – здесь они не книжные. Героизм – недоедание, недосыпание, переохлаждение и перегревание, сидение в блиндажах и окопах, в ежесекундном ожидании и напряжении, в нудной повседневщине и однообразии, оторванности от всего дорого и неопределенности…
Каждый день дан для шага к Истине. И человек приблизится к ней, если захочет. Каждая секунда дана для чего-то, каждая жизнь… Каждый день стоит себя спросить: «для чего прожит»? И если раз в 20 – 30 – 40 - … дней ответ найдётся, то и остальные прожиты не зря. Пусть не каждый день, пусть очень маленький, но подвиг. Каждый день - подготовка к нему. Подвиг, подвИг – подвинуться, продвинуться, приблизиться; на шаг или на миг. И чем этот подвиг значительнее, тем труднее он даётся.
Многие готовятся к своему подвигу не одну жизнь.
На войне о войне писать очень трудно. И так кругом она и всё ей подчинено, а если она ещё будет в мыслях и на бумаге перед глазами… Это тяжело. Оставил все записи о войне на мирное время.
Дай нам его Бог.
А на войне думаешь о мире или о чём-то большом и светлом. Как там? Вот вернусь и всё будет хорошо-хорошо. Только бы письма доходили.
Эту кампанию я начал в должности санинструктора роты. Моя задача была, чтобы мои бойцы не болели "гражданскими" болезнями, а уж если появлялись раненые, кто не умер сразу, то старался сделать все, чтобы их довезли куда следует и оказали врачебную помощь. Но у меня не раз бывало, что в сумке оказывался лишь градусник и ножницы - и все! Медикаменты кончились. Вообще на войне с медикаментами все время тяжело, их постоянно не хватает. Но если в роте есть профессиональный санинструктор, то хоть и тяжело везде успеть, но с опытом всегда успеваешь. Сколько у нас было боев, но я всегда везде успевал. В этом особой сложности нет, если ты профессионально делом владеешь. Самое главное - успеть оказать помощь. Ты идешь в бой вместе со всеми, там смотришь - либо орут: "Док, док!", либо - белая ракета, если совсем далеко. Но, сколько я помню, белую ракету в этой кампании вообще ни разу не запускали, обычно голосом звали на помощь. Может быть, она не настолько хороша, потому что делаешь все очень быстро, ведь рота - это рота, сто человек. А когда идет повальная валежка, тогда просто начинаешь "зашиваться". Делаешь все автоматически, и когда потом тебя спрашивают: "Что ты колол ему?", сразу как-то трудно сказать. Перевязал, уколол там еще кордиамину, преднизалон - когда совсем беда, капельницу поставил... А в остальном - самое главное, чтобы не умер до того, как эвакуируют. Умирало там много, потому что когда врачебная помощь оказывается в полевых условиях и у тебя в сумке то, что ты успел где-нибудь урвать, то это тяжело. С "гражданскими" болезнями я в роте в принципе быстро справился, а все остальные болезни они как-то приходят очень быстро, т.е. если ты раненый, то раненый. В принципе, когда были такие серьезные наступления, в роту давали на усиление с медицинского взвода еще одну машину и санинструктора с водителем, которые выполняли обязанности санитаров. Кроме того, и бойцы в любом бою своему другу помогут, правда, сначала они начинают паниковать, но в крайнем случае промедол уколют всегда. А это уже полпути к остальному выздоровлению у некоторых.
Когда в горах стояли, было намного хуже. На равнине машина есть - сразу же увозишь, а в горах машин нет, сложил их рядом и бегаешь вокруг них, пока не придут санитары и не снимут с горы. Если санитары долго не приходят, тогда в ночное время сами спускаем вниз раненых собственными силами - ночью в горах "чехи" не воюют, я могу это абсолютно серьезно заявить, разве только в городах или еще где-нибудь... А на пехоту они ночью не нападают, потому что знают, что пехота - это такие люди - потревожь ночью их сон и... Они могут прийти тихо, зарежут кого-нибудь и сразу же уходят. А если они кого-нибудь потревожат больше, пехота начинает стрелять во все стороны, и уж так она всех перебьет, поэтому пехоту часто и называют "безбашенной". 138-ю бригаду здесь, в Чечне, очень боялись, она многое сделала. Бригадой командовал генерал-майор Турченюк, а медицинской службой в 697-м батальоне заведовал сначала старший лейтенант Каушнян, а потом - капитан Медов.
Конечно, хотелось бы многое улучшить, если будут еще боевые действия. Надо, чтобы в батальоне, даже если он мобильный, было хоть какое-то подобие все той же операционной, где были бы врачи: анестезиолог и хирурги (два как минимум), которые действительно смогли бы оказать такую помощь раненому, чтобы он потом при эвакуации чувствовал себя в безопасности. Тогда (в боях) это делалось так: я оказываю первую доврачебную помощь, его везут в медвзвод - оказывают первую врачебную помощь, потом его везут в медроту, где ему оказывают вторую врачебную помощь и отправляют в госпиталь, а по дороге он умирает. Это было довольно-таки долго. У нас, например, был случай в горах (в районе Старых Атагов): бойцу оторвало обе ноги, и он умер. При том ранении, я считаю, человек должен был жить, но все дело в том, что он у нас сутки на горе пролежал, потом, пока его привезли в медвзвод (там была грязь, ну, не проехать было машине), потом его привезли в медроту, в медроте заказали вертушку, пока вертушка вылетела и прилетела, времени прошло столько, что он стал "200-м". На самом деле можно все это делать очень быстро и эффективно.
Если бы нас изначально так же готовили, как тех же чеченских боевиков, мы бы давным-давно им уже дали бы по мозгам. Ведь все настолько практично сделано у них, и они действительно хорошо подготовлены. У чеченцев часто нет даже минометов нормальных, они делают их из заднего моста КамАЗа, я сам это видел. Точно так же они делают "шайтан-трубу" такую, она НУРСом стреляет. Не знаю, как до нее додумались, но обалденная вещь! Оказывается, даже "Град" с крыши шиферной стреляет ракетами: его ставят на крышу, замыкают на электричество и... ушло все...
И медицина у них тоже в принципе есть. Это несложно было понять. Мы недалеко тут были в деревне - там у пограничников был бой, и мы на следующий день поехали на "зачистку". Нашли кучу блиндажей, а в одном из них я обнаружил самые наисовременнейшие лекарства, горы перевязки и еще много чего иностранного, где даже на русском не написано, как и для чего это применять. То есть можно сравнивать их обеспечение и наше.
У нас один боец попал в плен, когда в горах только начались боевые действия. Потом наши вертушки стали обстреливать этот чеченский лагерь, он убежал, вышел на нас и рассказал: он всю последнюю ночь таскал трупы этих чеченцев (за всю эту ночь он их столько перетаскал, что потом "глюки" у него были, и его из армии уволили), а они сидели в очень классном сухом и теплом блиндаже, пили кофе, ели бананы и апельсины, в то время как мы...
Смотрите, какая ситуация была: поднимают, например, два взвода на гору, говорят: "Вы здесь на трое суток". Проходит 7 суток, а к тебе еще вообще никто-никто не приходил, потом по тебе стреляют артиллеристы наши, а потом кто-нибудь приходит и говорит: "О! Вы еще живы? Мы вас заменим". Нас спускают вниз и говорят: "Все, мужики, мойтесь, отдыхайте!" В шесть вечера мы спустились с горы, а в шесть утра комбат нас строит: "Я, конечно, все понимаю, но, извините, вам надо съездить в Веденское ущелье - там какая-то проблема". Рота садится на МТЛБ и едет в Веденское ущелье, там два дня пугает "чехов" и приезжает назад (потом говорят, что там все сделали десантники). Приезжает комбат, говорит: "Отдыхайте", а через час опять всех строит: "Мужики, надо подняться на гору - там беда!" И мы опять идем на гору опять суток на семь.
Мне запомнилось, как 30 декабря 1999 года мы поднялись вот здесь, в районе Старых Атагов, на гору, 922-я, кажется, высота, я точно не помню. Мы поднялись в 12 часов ночи, быстренько закопались, потому что смотрим: чеченцы внизу с фонариками прямо строем ходят, там столько было фонариков! И мы по этим фонарикам стреляли всю ночь. А там между деревьями, оказывается, стоял ролик, а на веревке висели фонарики. Они веревку тянут, мы по ним долбаем, а они наши огневые точки вычисляют, они же хитрые - чеченцы! Что и следовало ожидать: утром был туман - облако очень густое, я проснулся в 5.15, а где-то в 5.20 - вот они, метров пять! Гранату можно было бросить в окоп. Они очень слаженно подошли и просто нас "мочили", по-другому это не назвать. Они всегда грамотно нападают на горы. То есть там было что-то, просто беда! Если честно, я не могу сказать, сколько у нас было "200-х" и "300-х", потому что вот он еще живой - и тут же мертв. Только где-то часов в 12 дня все закончилось. Когда мы поднялись, нас было 67 человек, после этого боя нас осталось 22.
И таких боев, знаете, было очень-очень много... Я вам могу сказать, что в среднем было 5-6 в сутки "200-х" и 15 "300-х". Это, конечно же, совершенно не соответствует официальной статистике.
Тусхарой-Москва